Евгений Понасенков: «Россия – это страна катастрофической жестокости».

Евгений Понасенков

Для Евгения Понасенкова, история России представляется абсолютно реальная, живая, и все события вокруг тех или иных исторических документов представляются насыщенными особой драматургией, и на некоторые события сложно реагировать без эмоций, без какой бы то ни было иронии. «Пройдет двести-триста лет, представим, что мир сохранился и история будет. Представьте себе, что случай с Жераром Депардье – для него коммерческий, для режима это был вопрос политической демагогии – будет рассматриваться серьезными учеными. Вроде бы и фарс, но и трагедия. А в России все именно так и представляется – и трагедия, и фарс одновременно». 

Российская действительность, по мнению Евгения Понасенкова, с точки зрения истории, являет собой сосредоточение перманентности и безысходности. «У нас обычно сидит невиновный, а те, кто должен сидеть, гуляют на свободе. Так было всегда – и при князьях, и в опричнину, и при царе, и при "совке”, и сейчас. В других, цивилизованных странах можно президента на вопрос вызвать! И Ширак, и Саркози на допросах побывали, и осудили Берлускони. Можно переизбрать, выкинуть любого чиновника. У нас даже мелкого чиновника все равно отмотают, вытащат, что-то придумают. То есть у нас нет выхода вообще!» 

Мы теряем минимальные наработки, а все проблемы у нас остаются – и это как раз и есть вопрос цивилизации, по мнению Евгения Понасенкова. «Россия – это сплошной распил бюджета, которым заставляют упиваться и умиляться. Люди на Западе делают машины, телескопы, шьют одежду – а мы занимаемся идеологией, либо духовностью и теологией. Мы голодаем – а "негодяи” на Западе работают». 

Российская цивилизация, по мнению Евгения Понасенкова – это люди, которые делятся на унижающих и унижаемых. «Мы слишком далеко зашли в закручивании гаек, поскольку у нас чудовищное неуважение к личности человека. Личность в разное время ценилась по-разному, но у нас она намеренно уничтожается, как враг общества. Почему у нас нет высоких технологий, и мы все закупаем? Либо уничтожаем физически, либо высылаем из страны, либо давим – и они бегут сами, и работают за рубежом. Если у нас не будет ставки на личность – это означает, что у нас никогда не будет высокотехнологичной и конкурентоспособной экономики! А чтобы русские люди не знали, насколько на Западе хорошие люди – надо отгораживаться, отсюда растет железный занавес, несвобода слова, печати, пропаганда образа врага и так далее». 

На каком же переломе эпох произошел подобный разворот сознания? Евгений Понасенков уверен, что корень подобного отношения следует искать с самых истоков существования российской государственности – с Киевской Руси: «Широка страна, а порядка нет никакого. Чтобы навести хоть какой-то порядок, пригласили бывших бандитов, которые грабили путь из варяг в греки – и они стали князьями, после чего все и началось. Захотел князь жениться на византийской принцессе – можно вырезать большую часть Новгорода, которая не хочет креститься. И замечу: если ты принимал косвенное участие в убийстве отца и погнал на бойню под Аустерлицем сотни людей – то ты уже Благословенный, Александр I. А вот если ты убил брата Ярополка, надругался при дружине над вдовой только что убиенного тобой брата, приказал вырезать людей в Новгороде и насильно вгонял людей в Днепр креститься – тогда ты Святой, князь Владимир». 

Россия, по мнению историка и режиссера Евгения Понасенкова – это страна катастрофической жестокости. «Иван Грозный был самый верующий – восемь жен, ни одна и полночи у него не ночевала, одну пустил под лед, кого в монастырь, кого отравили родственники бывшей жены. Зато верующий; но кроме того, у него была просто клиническая степень жестокости и невменяемости, особенно учитывая его воспитание. Это все – плоть от плоти русской цивилизации. Первый русский человек, который понял, что больше нельзя – Петр I. Но начал вводить реформы типично русским, жестким методом». 

Лучшие представители российской элиты, комментирует Евгений Понасенков, всегда ненавидели русскую власть – и, надо сказать, вследствие этого русская власть отвечала им тем же. «Александр Иванович Герцен в свое время заметил, что русская власть расположилась в государстве как оккупационная армия – и это оказалось справедливо для любого вектора исторического развития России. Этих людей немного, по сравнению с остальным населением, однако они сидят, обирают народ, и делают все, что им заблагорассудится».

«Да, были положительные люди – и их исход был либо связан с уходом из мира живых, насильственным, либо самостоятельным, либо с эмиграцией, либо с тюрьмой. Тарковский – положительный – уехал и умер в эмиграции. Параджанов – положительный – сидел в тюрьме. Цветаева – суперположительная! – покончила с собой. Тот застрелился, этот спился, повесился, этого расстреляли, этот в тюрьме, в сумасшедшем доме, в эмиграции. Мейерхольда – великого режиссера – долго били на Лубянке перед расстрелом! Ученые – в ссылке; даже Сталин вернул Евгения Тарле из мест заключения только для того, чтобы создать идеологическую машину государства. Мы говорим об исключениях среди цивилизации, о гениях, о великих личностях своей эпохи – но, увы, эти исключения лишь подтверждают правило». 

Для ученого любая страна и каждая личность – это явления, которые надо исследовать, комментирует Евгений Понасенков. «Однако, патриот – это не тот, кто согласен, что его страна падает, а тот, кто хочет это изменить. Но ему говорят, что вы не патриот, потому что весь этот кошмар – это наша традиция, наша духовность. И более того – вы враг, потому что вы мешаете нам».