Говорят, поэт Николай Олейников любил спрашивать коллег: «Ну, что, наворотил пошлятины?»
Что уж там отвечали коллеги, история умалчивает. Наверное, краснели, криво улыбались, сипло хихикали.
Один из наиболее влиятельных деятелей французского авангарда Гийом Аполлинер на пошлятине не остановился. Двинулся, так сказать, дальше. Сидел, писал порнографические романы. Из финансовых соображений.
«Сисиль вскрикнула от удовольствия и грузно осела в его мускулистых руках». Что-то типа этого.
Или еще похлеще.
Самый его известный роман был опубликован в 1907 году и назывался «Одиннадцать тысяч розог». Я даже представлять не хочу, о чем там. Наверное, какая-нибудь мерзость в духе маркиза де Сада. А это не наш путь!
На известной картине А. Руссо «Муза, вдохновляющая поэта» (1909) в шаржированном виде изображены сам бывший порнограф Аполлинер и его возлюбленная М. Лорансен.
Аполлинер любил свою Мари. А стихи писал непонятные, в духе времени, без знаков препинания. Про мыло.
Я встаю мне одеваться не надо я сплю одетым
В руке у меня кусок туалетного мыла
Который прислала мне та кого я люблю
Я иду умываться
Я выхожу из траншеи в которой мы спим
Я себя чувствую бодрым и свежим
Я рад что впервые за трое суток могу умыться
Умывшись я отправляюсь побриться
И вот весь небесного цвета я до самого вечера
сольюсь с горизонтом и так хорошо на душе
Когда больше не требуется ничего говорить и все
что я делаю делает невидимое существо
Поскольку застегнутый на все пуговицы весь
в синем и растворившийся в небе
я становлюсь невидимкой
Но вспомнил я об Аполлинере не из-за мыла. А потому, что он умер в Париже от испанского гриппа во время эпидемии.
Я вот тоже был на днях в Париже и тоже заболел.
И именно в этом горячечном бреду и застал меня в Париже флешмоб под сентиментальным названием «Какими мы были в 90-е».
И оказалось, что были мы в 90-е молодыми.
С пленочных, а чаще всего с бездарных полароидных снимков на нас смотрят мальчики и девочки от 16 до 25 лет, которые совсем не напоминают тех 40-летних и 50-летних дядек и тетек, в которых мы превратились.
И это зрелище завораживает.
Вот она, юность, что полыхнула лазоревой юбкой, мазнула по губам сладким «Марсом», а в руки не далась.
Только это всеобщее умиление длится недолго. Потому что потом опять начинается расслоение.
— Хватит! Надоело! Сколько можно!
…А где-то я даже читал упреки в адрес тех, кто разместил свои «молодые» фотографии этого навсегда уже украденного времени. Потому что понятно же кому это нужно! Врагам России.
— Как вам не стыдно? — восклицали вдруг опомнившиеся от морока ностальгии осуждающие. — Публикуя себя, радостных и юных, вы, как черная дыра, искажаете время и пространство. Как школьным ластиком, стираете вы из общей памяти все те ужасы, что тогда творились. Где на ваших фото развал и разграбление страны? Где смерть и глад? Где челноки? Где новые русские? Где русофобия и зарождение национализма, который еще полыхнет вскоре, так что мало нам всем не покажется?
Стоит сказать, что я тоже помню, как нашу страну в одночасье накрыло сплошным неприятным облаком, сизой тучей тревоги. Я помню это на собственной шкуре, точнее шкурой и помню. Она была тогда помоложе, шкура моя, но, в сущности, той же самой. Со вставшими дыбом волосками на загривке и вдоль хребта. Точь-в-точь такой же, какую я сейчас наблюдаю у своей маленькой отважной собаки, когда она встречается с бультерьером или овчаркой.
Вполне вероятно, что и была в нашей стране небольшая прослойка, которая чувствовала себя в те времена вполне успешно, но это был всего лишь маленький островок, с девками, шумом, шампанским, шорохом зеленых купюр и фейерверками. Который со всех сторон омывала бескрайняя серая масса людей в мужских шапочках «петушок», с дикими тенями на женских веках, с проблемами публичного потоотделения, — где каждый омывающий испытывал примерно то же самое, что и я.
И то, что мы испытывали, было далеко от блаженства.
С другой стороны (чего уж врать), было и ощущение, что где-то за невидимым пока холстом с нарисованным очагом уже заскрипела волшебная потаенная дверь, шмыгнув в которую, мы сможем наконец выйти в какую-то новую жизнь. И в другую реальность.
Ну вот мы и вышли.
…Если вы помните, я все это пишу в гриппозном бреду, так что и взятки с меня, так сказать, гладки. Что только не привидится в ознобе и последующем поту?
Поэтому вернемся к Аполлинеру.
Самое известное стихотворение Аполлинера для русского обывателя — это про букет, брошенный в ров. Просто песенку на эти стихи пела Жанна Агузарова, тогда еще входившая в состав группы «Браво», вот мы и причастились высокой поэзии.
Помните?
Моя молодость брошена в ров,
Как букет увядших цветов.
Дни приходят поры осенней —
И презренья и подозрений.
На холсте пейзаж намалеван,
Кровь струится в поддельной реке.
Под раскрашенным деревом клоун
Одиноко мелькнул вдалеке.
Луч, скользнув, поспешил убраться.
Бледность губ твоих. Пыль декораций.
Вспышка выстрела. Крик. И ответ
На стене ухмыльнулся портрет.
Рама сломана. В воздухе душном,
Между звуком и мыслью застыв,
Над грядущим и над минувшим
Ворожит непонятный мотив.
Моя молодость брошена в ров,
Как букет увядших цветов.
Дни приходят поры осенней —
И прозренья и сожалений.
Это про нас Гийом Батькович (кто был его отцом, доподлинно неизвестно) написал.
Мне рассказывала одна знакомая поэтесса, живущая в Воронеже, что в 90-е, когда у нее уже родилась дочка, она шла через весь город по каким-то своим делам и у нее даже не было денег, чтобы купить молока.
Теперь молока хоть залейся. Но что-то невесело нам.
И даже Париж тут не поможет. Мы проиграли, продули, снова оказались у разбитого корыта. Жизнь не удалась. Только 90-е в этом не виноваты.
…Ну что? — спросит меня воображаемый Николай Олейников. — Опять наворотил пошлятины?
— Опять! — грустно отвечу я.
Дмитрий Воденников
Эссеист
Газета.ру
280
