Lushnikov Live TV — 18:27 19 Марта 2013 —
Александр Кушнер: «Без поэзии не будет жизни - мы встанем на четвереньки и поползем»
Поэт Александр Кушнер и Алексей Лушников в телепрограмме «Весь Кушнер»
Александр Семёнович Кушнер – поэт. Автор около 50 книг стихов, в том числе для детей, и большого количества статей о классической и современной русской поэзии.
Алексей Лушников - телеведущий, создатель и владелец телеканала "Ваше общественное телевидение!". Студия прямого эфира
телеканала "Ваше общественное телевидение!"
Санкт-Петербург
- А.Л: Здравствуйте, уважаемые телезрители! В эфире - программа «Весь Кушнер». И у нас в студии тоже Кушнер. Здравствуйте, Александр Семёнович! Нескучный ранний вечер поэзии и воспоминаний. А что вспомнить есть – 50 лет назад, в конце 1962 года вышла первая книга стихов Александра Кушнера. И надо сказать, что книжка непростая, по нашим временам, просто золотая. Давайте вспомним, как она рождалась и что было сразу после ее выхода. - А.К: Я очень долго ждал эту книгу. И когда, наконец, она вышла в «Советском писателе», обрадовался, меня поздравляли. В магазинах за две недели разошлись 10 000 книг. Сейчас у меня самый большой тираж - 5000. Но я отмечаю в этом году не столько юбилей книги, сколько юбилей нападок на нее. - А.Л: Вот как? - А.К: Да. Я даже принес с собой потрепанную газету «Смена» тех времен. Видите, на первой полосе «Воспитывать убежденных бойцов коммунизма». Теперь открываем рубрику «Письмо в редакцию» с небольшой ругательной заметкой про мою книгу и рубрику «Продолжаем разговор о поэзии», где видим статью «Что такое настоящий поэт?». Драгоценный экземпляр! - А.Л: Газета «Смена», уважаемые телезрители, за март 1963 года. Вот она, живая история! - А.К: Я кое-что себе выписал: «Такие стихи, попахивающие пылью бабушкиной шали, действительно будут пылиться на полке. А осенью с облегчением пойдут в сумку школьника, собирающего макулатуру». И это еще не все: «Философствуя о мире, Кушнер нам предлагает фиглярство в искусстве». - А.Л: Да уж! - А.К: Я продолжу цитировать: «О чем он пишет? О комнате, телефоне, магнитофоне, графине, стакане и прочих пустяках. Рабочие, выпускающие брак, наносят государству материальный ущерб. Выпуском «Первого впечатления» наносится моральный ущерб делу художественно воспитания нашей молодежи. И это очень плохо!». Представляете себе? Совершенно зубодробительная статья. Сильнее всего меня ударила фраза: «И вместо больших идей и злободневных мыслей в стихах его вполне устраивает многозначительное созерцание собственного пупа». Оскорблениям нет предела. Вы понимаете? И эта газета висела на городских стендах, опускалась в почтовые ящики всем подписчикам. - А.Л: Когда впервые это прочли, сильно переживали? - А.К: Прямо скажем, было неприятно. Но ведь это еще не все. В журнале «Крокодил» вышла статья «Четырехугольная тоска» с примечательной подписью – «рецензент». Пойди его поймай! А незадолго до этого товарищ Хрущев посетил выставку и ругал интеллигенцию. Вознесенскому тогда здорово досталось. Решили в Ленинграде это как-то «отметить», вот я и попал под горячую руку. - А.Л: Вы были совсем молодой поэт! - А.К: Три статьи по поводу маленькой книжки и о том, какой страшный урон я нанес государству. В «Крокодиле» было сказано так: «Посмотрел поэт налево - стоит графин. Раз-два, и готово стихотворение. Взглянул направо - стоит стакан, пожалуйста, вот вам «Стакан». И, кроме того, как всегда, сказано, что я сижу в башне из слоновой кости. Ужас, да? Заканчивалось так: «И не только читателя нечем порадовать, но и самих себя. Александр Кушнер, например, так напрямик и признается: «И как мне дальше жить, не понимаю!». А надо, Александр Семёнович, понимать - время такое». Спрашивается, когда были другие времена? Выручило то, что меня нельзя было назвать тунеядцем. Я работал в Школе рабочей молодежи, преподавал русский язык и литературу. Все мои ученики и коллеги-учителя видели эти статьи. Я приходил на урок, и меня слушали, открыв рот. - А.Л: То есть вы стали медийной личностью? - А.К: Ни одного замечания не приходилось делать на уроке. Никто не позволил себе сказать хоть одно неприятное слово в мой адрес. Наоборот, я читал в глазах сочувствие и уважение. - А.Л: А на партийных собраниях? - А.К: Я не партийный. - А.Л: А-а-а. Вот и все! - А.К: Не партийный, слава Богу. Директор школы, Алексей Харитонович, очень хороший человек позже говорил мне: «Александр Семёнович, вам бы в партию вступить. А то никогда не станете директором». - А.Л: Понятно. - А.К: Сейчас я прочту стихи, чтобы показать, какая в них была крамола. - А.Л: Из этой книжки? - А.К: Да. Графин Вода в графине – чудо из чудес, Прозрачный шар, задержанный в паденье! Откуда он? Как очутился здесь, На столике, в огромном учрежденье? Какие предрассветные сады Забыли мы и помним до сих пор мы? И счастлив я способностью воды Покорно повторять чужие формы. А сам графин плывет из пустоты, Как призрак льдин, растаявших однажды, Как воплощенье горестной мечты Несчастных тех, что умерли от жажды. Что делать мне? Отпить один глоток, Подняв стакан? И чувствовать при этом, Как подступает к сердцу холодок Невыносимой жалости к предметам? Когда сотрудница заговорит со мной, Вздохну, но это не ее заслуга. Разделены невидимой стеной, Вода и воздух смотрят друг на друга... Я первый ввел в русскую поэзию графин. До меня его не было. И показал, что все вещи удивительны. Иногда кажется, что у них тоже есть душа. Теперь стихотворение «Стакан». Стакан Поставь стакан на край стола И рядом с ним постой. Он пуст. Он сделан из стекла. Он полон пустотой. Граненый столбик, простачок, Среди других посуд Он тем хорошо, что одинок, Такой простой сосуд! Собрание лучей дневных! И вот, куда ни встань, Сверкает ярче остальных Не та, так эта грань. А рядом пропасть, точно пасть Разверстая. И что ж? Он при возможности упасть Особенно хорош. С ним не должно случиться зла, Покуда ты вблизи. Поставь стакан на край стола И сам его спаси. Можно только улыбнуться, правда? - А.Л: Вполне невинно. - А.К: Читателям нравились эти стихи, потому что они были ни на что не похожи. Должен же один поэт чем-то отличаться от другого? Когда молодые авторы приносят мне свои первые поэтические книги, я листаю и думаю, видел ли где-то подобное, читал ли. Хочется чего-нибудь новенького. А бывает, что новенького нет. Но тогда какого черта писать стихи? Мне хотелось показать, что этот мир и жизнь заслуживают внимания во всех смыслах. Мне предлагали выйти на улицу и любоваться, еще лучше - писать о великих стройках. А я написал стихотворение «Комната». К двери припаду одним плечом, В комнату войду, гремя ключом. Я и через сотни тысяч лет В темноте найду рукою свет. Комната. Скрипящая доска. Четырехугольная тоска. Круг моих скитаний в полумгле. Огненное солнце на столе. Раз в году бросаясь на вокзал, Я из тех, кто редко уезжал. Как уеду я? Куда уйду? Отпуска бывают раз в году. Десять метров мирного житья, Дел моих, любви моей, тревог - Форма городского бытия, Вставшая дорогам поперек. Понимаете, так жили все ленинградцы! Это нормальная человеческая жизнь. И действительно лишь раз в году бывает отпуск. Но оказывается, это плохо. Я помню, пришел в какое-то официальное литобъединение, куда меня позвали почитать стихи. Я почитал и услышал: «А вы бы не хотели уехать в пустыню?». Кто-то сразу за меня заступился и сказал: «Он же не лев и не тигр». Что мне делать в пустыне? Я учу молодых людей русскому языку, читаю с ними Толстого и Чехова. Боже мой, неужели это так плохо? - А.Л: Я напомню нашим телезрителям, что они смотрят программу «Весь Кушнер», мы работаем в прямом эфире и ждем звонков с вопросами, на которые Александр Семёнович с удовольствием ответит... О стройке вы так ничего и не написали? - А.К: Не написал, хотя был со студенческим стройотрядом под Омском. - А.Л: А как же «поэзия плавящегося металла»? - А.К: Понимаете, самое отвратительное, что рецензенты врали. Вот, пожалуйста, есть совсем другое стихотворение. Почему на него не сослались? Разлуки наши дольше и трудней. Во Франции, какие расставанья? В Германии, какие расстоянья? До Сахалина ехать десять дней. Любови наши дольше и трудней, А лета ниши жестче и короче. Между влюбленными стоят глухие ночи. В метелях тысячи скитаются огней. Между влюбленными у нас такие споры - Возвышенности, низменности. Нам всего милей - ночные разговоры, Горячее дыханье телеграмм. И паровозы наши дышат тяжко В рассветные врываясь города. На наших ящиках почтовых открывашка Весь день стучит и ночью иногда. Читайте про любовь за рубежом, Про западные праздничные страсти. Но девушка вам утром скажет: «Здрасти», - Квитанцию сверяя с багажом. А голос у нее как у жены. Так вот, когда и вам из этой чаши... И вы поймете, как на чувства наши Влияет география страны! - А.Л: Романтично. - А.К: Правда же? Я знаю, что их так страшно рассердило. Прочту еще одно стихотворение из этой книжки – «Радищев». Ему потупиться бы скромно: Живи один. Себя спасай. Радищев! Чудище огромно, Стозевно, обло и лаяй. Танцуй вельможа! Пахарь бедствуй - Покой душевный возлюбя. Не хлопочи, не путешествуй, И не смотри вокруг себя! Но под родными небесами Встречают барство и разбой. Он обливается слезами И нас не слушает с тобой. Несовершенным мирозданьем Во все века и времена И человеческим страданьем Его душа уязвлена. И вот стучит ногами гневно, Кричит и требует воды Богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды. А зло темно и вероломно, В Сибирь приехал. Вылезай! Радищев! Чудище огромно, Стозевно, обло и лаяй. Я дружил с людьми, вернувшимися «оттуда». Ведь у нас, что XX век, что XVIII-й. А Сталин - это Пугачев, только гораздо хуже. Думаю, это их и напугало, как минимум, рассердило. Но сказать нельзя. Вот они и ополчились на «Графин», «Готовальню», «Комнату», «Стакан». - А.Л: Как изменилась ваша жизнь после выхода первой книжки? - А.К: Главное - читательская поддержка. Понимаете, книга была раскуплена за две недели и нравилась людям. В том числе своим необычным оформлением - художник постарался. А жизнь продолжалась: у меня к этому времени родился сын, и надо было зарабатывать. Я не хотел зависеть от ненадежного литературного заработка. Писать под официальный заказ не хотелось. А преподавание в школе давало мне возможность писать то, что я хочу. Все-таки время было несколько другое - 1960-е годы. В журнале «Юность» - Борис Полевой. В «Неве», в отделе поэзии работал Всеволод Рождественский. В «Звезде» - Николай Браун. Они хорошо ко мне относились и печатали мои стихи. Рядом жила Ахматова, и Лидия Гинзбург - мой старший друг - нас познакомила. - А.Л: И как это произошло? - А.К: Естественно, я нервничал... - А.Л: Молодой, красивый! - А.К: Я прочел Анне Андреевне несколько стихотворений. Кстати, «Графин», а еще «Фонтан» из этой же книжки. Она в то время еще не вышла - это был 1961 год. - А.Л: Как Ахматова вас встретила? - А.К: Держалась очень важно. Говорят, ей это было свойственно. Но мне казалось, что все потому, что она натерпелась после 1946 года. Была очень глубокая травма и масса насмешек. В очередях за мукой женщины говорили: «Это все Ахматкина гадит!». Анна Андреевна была травмирована и поэтому держалась так, чтобы никто ее не задел. А мне, какой задеть - я трепетал! Прочел свои стихотворения, и она сказала, очень медленно, как всегда говорила: «У вас поэтическое воображение». Но мне этого было мало. Я и поэтесса Нина Королева попросили Ахматову почитать нам, и она прочла свои «Библейские стихи». Что вы, думаете, записал молодой поэт, придя домой? «А.А. читала стихи хорошие и так себе - библейские». - А.Л: Это в дневник? - А.К: Да. Признаться, они мне и сегодня не очень нравятся. Чем-то похожи на «Песнь о Вещем Олеге». Когда вернулся, я сказал Лидии Яковлевне Гинзбург, что провалился. Что это такое: «У вас поэтическое воображение»? А Лидия Яковлевна ответила: «Напрасно вы, Саша, так думаете. Ничего подобного! Ахматова мне не раз говорила, что к ней приходят молодые поэты, а она чувствует себя врачом, которому надо ставить диагноз и говорить: «Рак, рак, рак…». Тогда я подумал: «Слава Богу, не это!». - А.Л: Это прибавило оптимизма или наоборот? - А.К: Это было рукопожатие заканчивающего жизнь поэта молодому коллеге. Позднее Ахматова познакомилась с Бродским и полюбила его куда сильнее. И все-таки я бывал у нее пять раз, навещал и в комаровской «будке», и в Доме творчества, и на улице Ленина, где она получила квартиру. Она дала мне почитать «Реквием» - свою запретную поэму, которая не была опубликована. Значит, доверяла. Я читал ей свои стихи, некоторые она отмечала, а про некоторые говорила «сухо». Для меня и многих других было важно, что в городе живет подлинный поэт, и никакие чины нас не волновали. А смерть Анны Андреевны, конечно, стала трагедией… Своим темам – предметам и вещам – я остался верен. Хотя у меня есть множество стихов о природе, любви и о Петербурге (Ленинграде). Я прочту стихотворение, которое было написано гораздо позже. Раз зашла речь, хочу показать, что я оставался верен себе, а критики в итоге замолчали - им пришлось смириться. Тарелку мыл под быстрою струей И все отмыть с нее хотел цветочек, Приняв его за крошку, за сырой Клочок еды. Одной из проволочек В ряду заминок эта тень была Рассеянности, жизнь одолевавшей... Смыть, смыть, стереть, добраться до бела, До сути, нам сквозь сумрак просиявшей. Но выяснилось: желто-голубой Цветочек неделим и несмываем. Ты ж просто недоволен сам собой, Поэтому и мгла стоит за краем Тоски, за срезом дней, за ободком, Под пальцами приподнято волнистым... Поэзия, следи за пустяком, Следи за пустяком, потом за смыслом. Я не сдался, понимаете? Вместе с тем, есть и другие стихотворения. Допустим, такое: Страна, как туча за окном, Синеет зимняя, большая. Ни разговором, ни вином Не заслонить ее. Альбом Немецкой графики листая, Читая медленный роман, Склонясь над собственной работой, Мы все равно передний план Предоставляем ей: туман, Снежок с фонарной позолотой. Так люди, ждущие письма, Звонка, машины, телеграммы, Лишь частью сердца и ума Вникают в споры или драмы, Поступок хвалят и строку, Кивают: это ли не чудо? Но и увлекшись — начеку: Прислушиваются к чему-то. Я и сегодня прислушиваюсь к чему-то. - А.Л: И слава Богу. Давайте звоночек снимем. Здравствуйте, говорите, пожалуйста! - ЗРИТЕЛЬ: Здравствуйте! У меня два коротких вопроса. Первый к поэту. «Поэт в России - больше, чем поэт» - это известная российская притча, поговорка. Почему сейчас поэзии нет? Второй вопрос к ведущему. Алексей, я вижу вас то в одном кресле, то в другом. Вам не приходило в голову в век компьютерной технологии оказаться одновременно в двух креслах? Вы бы задавали себе вопросы и сами на них отвечали. - А.Л: У меня значительно больше кресел – не два! Что касается поэзии, все-таки российский поэт - он кто? - А.К: Понимаете, поэты хотели бы просто писать стихи, но их делают больше, чем поэтами. Вспомните судьбу Цветаевой. Она - великий поэт, и все! Но ей пришлось повеситься в полном одиночестве в Елабуге. А Мандельштам? Странный, чудаковатый человек. Одна пожилая женщина, хорошо его знавшая, говорила, что однажды пригласила к нему свою подругу, и та после визита сказала ей: «Ты не видела? У него разные шнурки на ботинках!». Немножко не от мира сего и прелестный поэт: Вооруженный зреньем узких ос, Сосущих ось земную, ось земную, Я чую все, с чем свидеться пришлось, И вспоминаю наизусть и всуе... Мандельштама замучили, убили. Вот и получается, что в России поэт – больше, чем человек, занимающийся творчеством. А я бы хотел, чтобы поэт оставался поэтом, ученый – ученым, рабочий – рабочим, фермер - фермером и т.д. Чтобы каждый занимался своим делом. Я вообще считаю, что нет бездарных людей, но многим не удается себя найти. Это действительно трудно. Сегодня многие пишут стихи от нечего делать, не рождены поэтами, но пишут. Лучше бы занялись чем-то другим: языки учили, еще что-нибудь делали… - А.Л: Когда девушка пишет какие-то строчки, это прекрасно. Так она выражает свои чувства к юноше, который в этот момент где-то страдает или тоже посвящает строки любимой... - А.К: Я согласен с вами, Алексей. Как говорил Маяковский: «Землю попашет, попишет стихи...». Если стихи доставляют человеку удовольствие, почему бы ему их не писать или не музицировать, тоже можно. Для этого необязательно быть Шопеном. Правда? - А.Л: Абсолютно! - А.К: Вот если бы поменьше апломба… - А.Л: «Поэт в России - больше чем поэт» - говорит об определенной гражданской позиции. Глаголом жжет, на баррикадах и т.п. - А.К: Я считаю, что даже в первой книжке была гражданская позиция, я ее продемонстрировал – тем, что не писал стихи о единстве КПСС и народа. - А.Л: То есть не участвовать в процессе - тоже гражданская позиция? - А.К: Да. Я никогда не писал стихи на официальные темы. Но писал о России и о нормальной человеческой жизни. Прочту еще одно стихотворение, которое, по-моему, тоже объясняет мою позицию. Когда я очень затоскую, Достану книжку записную. И вот ни крикнуть, ни вздохнуть — Я позвоню кому-нибудь. О, голоса моих знакомых! Спасибо вам, спасибо вам За то, что вы бывали дома По непробудным вечерам. За то, что в трудном переплете Любви и горя своего Вы забывали, как живете, Вы говорили: «Ничего». И за обычными словами Была такая доброта, Как будто бог стоял за вами И вам подсказывал тогда. Бог здесь с маленькой буквы, поэтому пропустили, проморгали. - А.Л: Да, в то время... - А.К: Мне кажется, эти стихи человечные. О том, как люди помогают друг другу, как важна дружеская поддержка и вовремя сказанное слово. Между прочим, однажды, уже на Западе я спросил Бродского: «Ну, как живешь?». И он ответил: ««Вы забывали, как живете, вы говорили: «Ничего» (смеется). - А.Л: Процитировал. - А.К: Да. Я не хочу хвастаться, ни в коем случае. Вообще никто не знает, что останется и переживет нас, а что нет. Но мне кажется, эта книжка вполне живая. Именно потому, что обращена к нормальной человеческой жизни. - А.Л: Давайте еще снимем телефонный звоночек. Здравствуйте, говорите, пожалуйста! - ЗРИТЕЛЬ: Здравствуйте! Меня зовут Борис. И у меня такой вопрос к Александру Семёновичу: скажите, поэт должен стараться быть понятным читателю? Или проблема понимания поэзии - полностью проблема читателя? Спасибо! - А.Л: Должен ли поэт быть понятен? - А.К: Обязательно! Среди поэтов бытует мнение, что иногда надо «плевать» на читателя. Мол, будем писать, что и как Бог на душу положит. Ошибаетесь, дорогие! Знаете, у Батюшкова есть стихотворение «Тень друга». Так вот я думаю, когда пишешь стихи, не думаешь о читателе, но его тень присутствует в углу комнаты. Написав стихотворение, будь любезен перечитать его и подумать, поймут ли тебя. Пушкин понятен? Понятен! Тютчев понятен? Понятен! Почему ты должен быть таким необыкновенным, чтобы тебя никто не понял? Тогда зачем пишешь? Это мое глубокое убеждение. Со мной спорят и многие не соглашаются. Но это вовсе не значит, что стихи должны быть простенькими. Нет! Но даже самые сложные стихи того же Тютчева, Баратынского, Анненского, Ахматовой, Мандельштама, Пастернака понятны и нужны. Нечего презирать людей! - А.Л: Давайте еще вопросик. Здравствуйте, говорите, пожалуйста! - ЗРИТЕЛЬ: Здравствуйте! Меня зовут Елена. Иногда кажется, что в советское время, запрещая тех или иных писателей, поэтов, художников, власть искусственно подогревала интерес к их творениям. А сейчас существует «желтая» реклама, которая девальвирует искусство. - А.Л: Как я понял, в советское время, когда власть давила на поэтов и запрещала их, она, по сути, подогревала интерес к их работам. Следовательно, тот же Мандельштам и другие должны сказать ей «спасибо». А сейчас, когда есть «желтая история», через пошлость все уходит в другой градус. Об этом предлагает поговорить телезрительница. - А.К: Существует парадокс: мы изнемогали от редакторской опеки, цензуры и злобных критиков. Кстати, критики и сегодня злобные, но придираться - их работа. Однако интерес к стихам упал, это точно. Как ни странно и ни грустно. Чем это объяснить, не знаю. Я помню, как вначале перестройки, когда меня стали выпускать за границу, западные поэты мне говорили: «Вы - счастливчик, у вас такие тиражи!». Моя книжка «Избранное» вышла тиражом 25 000. Понимаете? А сейчас поэзия выходит, хорошо если в 1000 экземплярах. В России всегда любили стихи - Пушкина, Некрасова и т.д., прозу - Толстого, Достоевского и т.д. Этим жили! К сожалению, сегодня это куда-то уходит. Я не думаю, что солнце искусства может совсем закатиться. Затмение вряд ли будет долгим. И, надеюсь, не понадобятся новый тоталитарный режим, чтобы оживить интерес к стихам. Мне бы этого не хотелось. Я надеюсь, что стихи нужны людям с душой и любящим искусство. Они ведь как музыка. Мы можем представить свою жизнь без Бетховена или Чайковского? Я не могу. И тысячи других людей тоже. Как нельзя представить свою жизнь без живописи. Посмотрите, сколько народу ходит в музеи. Хорошие стихи всегда найдут своего читателя. Думаю, многое зависит не столько от школы, сколько от родителей. Пусть читают детям стихи! Пусть ребенок меньше играет в компьютерные игры. Лучше почитайте ему Корнея Чуковского, Самуила Маршака, Пушкина. - А.Л: Хороший рецепт… Скажите, первая книга заложила основу вашей творческой судьбы? Как часто вы к ней возвращаетесь? - А.К: Это был очень важный момент. Пока нет книги, тебя знают 10, 20, 30 друзей. Но выходит книжка, и ты становишься известен совершенно незнакомым людям в других городах и т.д. - А.Л: Какой у нее был тираж? - А.К: 10 000. Это 1962 год, а в 1966 году у меня вышла вторая книга - «Ночной дозор». Так и пошло. Но я не лез на трибуну, не любил эстрадные выступления. Хотя иногда выступал с Глебом Горбовским, Леонидом Агеевым, Олегом Тарутиным. В Ленинграде были хорошие поэты, например, Александр Городницкий и другие. Я считаю, что стихи надо читать глазами под настольной лампой, дома, чтобы никто не мешал. И надеюсь, они никуда не денутся. Потому что без поэзии не будет жизни - мы встанем на четвереньки и поползем. - А.Л: Думаете, такое может произойти? - А.К: (Смеется.). Нет, я не хочу такой перспективы. - А.Л: Вы встречались с людьми, которые в 1963-м раскритиковали вашу книгу? - А.К: Я никогда и никого из них не видел. Зато мне везло на других. Бывает, на каком-нибудь выступлении подходит человек с «Ночным дозором», «Приметами» или с самой первой. Представляете? 50 лет прошло! А ему книга от родителей в наследство досталась - не уничтожили. Мало того, я ездил в США и даже там иногда подходили люди с первым изданием. Значит, увезли с собой, несмотря на то, что каждый грамм багажа много значил. Брали с собой книги любимых поэтов, прозаиков. Удивительная наша особенность - любовь к литературе. Мне кажется, Россия - прежде всего, страна слова. - А.Л: «Вначале было слово…». - А.К: Да. И поэзия у нас поразительная. Надеюсь, с ней ничего плохого не случится. - А.Л: Я напомню телезрителям, что программа «Весь Кушнер» будет выходить по вторникам в 17:00. - А.К: Да, конечно. - А.Л: Постараемся встречаться регулярно и читать стихи. Давайте еще почитаем! - А.К: Поскольку сегодня мы говорим о моих ранних стихах, поздние я оставлю на другие встречи, а прочту, например, «Вазу». На античной вазе выступает Человечков дивный хоровод. Непонятно, кто кому внимает, Непонятно, кто за кем идет. Глубока старинная насечка, Каждый пляшет и чему-то рад. Среди них найду я человечка С головой, повернутой назад. Он высоко ноги поднимает, Он вперед стремительно летит, Но как будто что-то вспоминает И назад, как в прошлое, глядит. Что он видит? Горе неуместно. То ли машет милая рукой, То ли друг взывает — неизвестно! Потому и грустный он такой. Старый мастер, резчик по металлу, Жизнь мою в рисунок разверни — Я пойду кружиться до отвалу И плясать не хуже, чем они. И в чужие вслушиваться речи, И под бубен прыгать невпопад, Как печальный этот человечек С головой, повернутой назад. - А.Л: Браво! Спасибо большое, Александр Семёнович. На сегодня все. Мы вспоминали книгу, которая вышла - хотел сказать «в эфир» - в свет в конце 1962 года, а в марте 1963-го поэту Кушнеру за нее досталось от критиков и даже от журнала «Крокодил». Уважаемые телезрители, встретимся через неделю! Спасибо! - А.К: И вам тоже! - А.Л: До встречи! Телеканал «ВОТ!», «Весь Кушнер», 19 марта 2013, 17.00 polit.pro
|
|
Поделись новостью с друзьями: |
|
Ссылка на видео-версию
355
