Дверь в 17-й год

Есть версия, что страстный спор о Войковской придуман политтехнологами. Не ради переименования, а для разделения «Русского мира», «посткрымского консенсуса», который сложился было между красными и белыми, сторонниками советского имперства и русского национального проекта. Уж очень могучая кучка получилась, одними либералами ее не уравновесить.

Но градус спора таков, как будто участники вчера вернулись с колчаковских фронтов, и голосованием на «Активном гражданине» тему не залить. «Проблема Войкова» — вне зависимости от своих истоков — открыла дискуссию национального масштаба.

Со станции Войковская спорщики разъезжаются в разные стороны, строго противоположные. На одном маршруте — царь-преступник, «такой же, как Войков», виновник Кровавого воскресенья и Ленского расстрела, на втором — царь святой, но слабый, потерявший Россию и трон, а потому что «надо было вешать революционеров».

Эти же позиции могут быть представлены в «гуманитарной» версии («детей убивать нельзя»), в «юридической» («убивали не царя, а гражданина Романова — значит, цареубийства не было», «нет доказательств, что именно Войков убил»). В любом случае, все сводится к двум ясным высказываниям — голосованию «за Николая II» или «за Войкова».

Толкование фигуры Войкова в итоге подводит к вопросу, весьма далекому от московской топонимики — а закончилась ли у нас к 2015 году Гражданская война?

Казалось бы, в России все — потомки победителей и бенефициаров Октября. Проигравшие были убиты, эмигрировали или смирились. Господа — все в Париже, давно по-русски не говорят. Мы — внуки и правнуки комиссаров, крестьян, рабочих, военспецов, имеем в общих предках диалектический материализм, историю ВКП (б) и стишки «дядя Сталин говорит — надо маму слушаться», мы родились десятилетия спустя после того, как последний троцкист сгинул в ГУЛАГе. Так откуда эти страсти из «Тихого Дона», через пять–шесть советских обывательских поколений?

Гены и семейные паттерны тут не действуют — люди сами выбирают, кому идеологически наследовать, красным или белым. Даже если родились в семье потомственных работников завода им. Войкова. Так и внуки наркомов становились диссидентами-антисоветчиками.

Либерал вдруг кричит «и правильно шлепнули», забывая о приоритете прав человека и честном суде, посткрымпатриот внезапно признается: «я — с палачом Войковым», забывая о духовности и имперскости. Общество структурируется относительно заколдованной станции совсем новым способом: русский националист и упоротое «я-шарли» возлежат рядом, как лев и ягненок, оплакивая святых новомучеников, архаик-ватник и прогрессист-левак обнимаются и высмеивают врагов оклеветанного Войкова.

Объединяющий критерий тут не ценности, а будущее и прошлое. И время — будущее в прошедшем, известное в английском как Future Perfect in the Past. Каким будет прошлое России завтра? В будущее возьмут Гагарина, ясно, но полетит ли туда Ленин — вот в чем вопрос. Что бы «Ленин» ни означал — реализацию плана ГОЭЛРО или политический террор.

И Войков — всего лишь часовой у двери в 17-й год.

Мы провели десоветизацию, упразднили СССР и раздали советскую собственность. Успешно имитировали десталинизацию — двадцать лет о роли Сталина спорили одни и те же политические артисты, с тем же результатом, при полном равнодушии широких народных масс, занятых выживанием.

Но вот о дебольшевизации речи не было. Есаулов, поручиков голицыных, гимназисток румяных быстро замели под лавку и начали строить цинический капитализм. Казалось, общая идея обогащения должна обнулить старые счета. Но стоило слегка пошевелить эту конструкцию — Украиной, Крымом, санкциями, Войковым — как выскочили зашитые, как барские бриллианты в стулья, противоречия.

В связи с Войковской некоторые вопросы были вдруг публично сформулированы — например, почему памятников Ленину в России больше, чем Пушкину, переименовывать ли Ленинский проспект, а Фрунзенские, а все остальное? А если остального — почти вся карта страны?

Если переименовывать, то почему Россия — не Украина, которая сносит памятники Ленину? Ленин для России и Украины означает одно и то же или ровно противоположное? Ленин — это обретение или утрата российской государственности? А украинской? Если не сносить палачей с карты, то мы, выходит, одобряем их методы? Или наоборот — не одобряем? И кто эти — «мы»? Когда прекратится Гражданская война, разбивающая «мы» на множество множеств?

Переименуешь Войковскую — покатится. Не переименуешь — весь в войковской кислоте, не отмоешься.

«Проблема Войкова» в том, что по нему приходится определяться. Определившись же «по Войкову», невозможно не определиться по всему остальному.

За Войковым — дверь в преисподнюю большевистского террора, одним из самых зловещих проявлений которого стало убийство Николая II, его семьи и свиты.

И давайте честно — переименование Войковской в конечном счете — псевдоним выноса и захоронения тела из Мавзолея. Потому что вопрос-то на самом деле простой: Россия — страна великая, с Гагариным и Пушкиным в любом случае, или для величия ей требуется палач?

Большевизм, уничтожая царскую плоть кислотой и огнем, пытался мумифицировать и сделать вечно нетленным тело вождя. Удалось как будто изменить естественный ход вещей — остановить время, обуздать энтропию, сделать смерть непобедимой. Во всех постсоциалистических странах мавзолеи исчезали первыми, обозначая наступление времени Future Perfect in the Past, и действие, которое должно было совершиться к определенному моменту, обозначенному из прошлого.

Я видела мавзолей Георгия Димитрова через несколько дней после того, как он опустел — стены были разрисованы граффити, делавшими усыпальницу немного смешной и жалкой. Возле белого коробка, покинутого телом Димитрова, не было страшно. Часовые ушли, оцепление снято, история понеслась вперед.

В России Мавзолей всей своей торжественной мемориальной тяжестью прижимает рулетку времени, чтобы та не вырвалась и не пошла крутиться до отметки «1917» и дальше. И возле него жутковато.

Летом, во время книжного фестиваля, которому позволили растечься аж до кремлевских зубцов, что само по себе подтачивало привычный порядок вещей, у дверей Мавзолея колесом ходили дети, не замечая и не пугаясь могильного соседства, как будто уже и нет тут никого.

По детям можно предсказывать будущее.

Наталия Осс
Журналист, писатель
lenta.ru

Оставаться в курсе всех наших новостей?

<div style="border:1px; width:450px; border-color:#701c1f; background-color:#F5F5F5; font-family:Verdana, Arial, Helvetica, sans-serif"><div style="float:right; text-align:right"><a href="http://polit.pro"><img src="http://polit.pro/logo.png" height="15"/></a> <a href="<?if()?><?else?>/_nw/287/56872042.png<?endif?>" class="class1"><img src="/_nw/287/56872042.png" width="105" border="2"></a></div>12 Ноября 2015 - Дверь в 17-й год <a href="/news/1-0-27" title="Ещё материалы >>>" style="text-decoration:none; color:#000000"><div id="nativeroll_video_cont" style="display:none;"></div>Есть версия, что страстный спор о Войковской придуман политтехнологами. Не ради переименования, а для разделения «Русского мира», «посткрымского консенсуса», который сложился было между красными и белыми, сторонниками советского имперства и русского национального проекта. Уж очень могучая кучка получилась, одними либералами ее не уравновесить. Но градус спора таков, как будто участники вчера вернулись с колчаковских фронтов, и голосованием на «Активном гражданине» тему не залить. «Проблема Войкова» — вне зависимости от своих истоков — открыла дискуссию национального масштаба. Со станции Войковская спорщики разъезжаются в разные стороны, строго противоположные. На одном маршруте — царь-преступник, «такой же, как Войков», виновник Кровавого воскресенья и Ленского расстрела, на втором — царь святой, но слабый, потерявший Россию и трон, а потому что «надо было вешать революционеров». Эти же позиции могут быть представлены в «гуманитарной» версии («детей убивать нельзя»), в «юридической» («убивали не царя, а гражданина Романова — значит, цареубийства не было», «нет доказательств, что именно Войков убил»). В любом случае, все сводится к двум ясным высказываниям — голосованию «за Николая II» или «за Войкова». Толкование фигуры Войкова в итоге подводит к вопросу, весьма далекому от московской топонимики — а закончилась ли у нас к 2015 году Гражданская война? Казалось бы, в России все — потомки победителей и бенефициаров Октября. Проигравшие были убиты, эмигрировали или смирились. Господа — все в Париже, давно по-русски не говорят. Мы — внуки и правнуки комиссаров, крестьян, рабочих, военспецов, имеем в общих предках диалектический материализм, историю ВКП (б) и стишки «дядя Сталин говорит — надо маму слушаться», мы родились десятилетия спустя после того, как последний троцкист сгинул в ГУЛАГе. Так откуда эти страсти из «Тихого Дона», через пять–шесть советских обывательских поколений? Гены и семейные паттерны тут не действуют — люди сами выбирают, кому идеологически наследовать, красным или белым. Даже если родились в семье потомственных работников завода им. Войкова. Так и внуки наркомов становились диссидентами-антисоветчиками. Либерал вдруг кричит «и правильно шлепнули», забывая о приоритете прав человека и честном суде, посткрымпатриот внезапно признается: «я — с палачом Войковым», забывая о духовности и имперскости. Общество структурируется относительно заколдованной станции совсем новым способом: русский националист и упоротое «я-шарли» возлежат рядом, как лев и ягненок, оплакивая святых новомучеников, архаик-ватник и прогрессист-левак обнимаются и высмеивают врагов оклеветанного Войкова. Объединяющий критерий тут не ценности, а будущее и прошлое. И время — будущее в прошедшем, известное в английском как Future Perfect in the Past. Каким будет прошлое России завтра? В будущее возьмут Гагарина, ясно, но полетит ли туда Ленин — вот в чем вопрос. Что бы «Ленин» ни означал — реализацию плана ГОЭЛРО или политический террор. И Войков — всего лишь часовой у двери в 17-й год. Мы провели десоветизацию, упразднили СССР и раздали советскую собственность. Успешно имитировали десталинизацию — двадцать лет о роли Сталина спорили одни и те же политические артисты, с тем же результатом, при полном равнодушии широких народных масс, занятых выживанием. Но вот о дебольшевизации речи не было. Есаулов, поручиков голицыных, гимназисток румяных быстро замели под лавку и начали строить цинический капитализм. Казалось, общая идея обогащения должна обнулить старые счета. Но стоило слегка пошевелить эту конструкцию — Украиной, Крымом, санкциями, Войковым — как выскочили зашитые, как барские бриллианты в стулья, противоречия. В связи с Войковской некоторые вопросы были вдруг публично сформулированы — например, почему памятников Ленину в России больше, чем Пушкину, переименовывать ли Ленинский проспект, а Фрунзенские, а все остальное? А если остального — почти вся карта страны? Если переименовывать, то почему Россия — не Украина, которая сносит памятники Ленину? Ленин для России и Украины означает одно и то же или ровно противоположное? Ленин — это обретение или утрата российской государственности? А украинской? Если не сносить палачей с карты, то мы, выходит, одобряем их методы? Или наоборот — не одобряем? И кто эти — «мы»? Когда прекратится Гражданская война, разбивающая «мы» на множество множеств? Переименуешь Войковскую — покатится. Не переименуешь — весь в войковской кислоте, не отмоешься. «Проблема Войкова» в том, что по нему приходится определяться. Определившись же «по Войкову», невозможно не определиться по всему остальному. За Войковым — дверь в преисподнюю большевистского террора, одним из самых зловещих проявлений которого стало убийство Николая II, его семьи и свиты. И давайте честно — переименование Войковской в конечном счете — псевдоним выноса и захоронения тела из Мавзолея. Потому что вопрос-то на самом деле простой: Россия — страна великая, с Гагариным и Пушкиным в любом случае, или для величия ей требуется палач? Большевизм, уничтожая царскую плоть кислотой и огнем, пытался мумифицировать и сделать вечно нетленным тело вождя. Удалось как будто изменить естественный ход вещей — остановить время, обуздать энтропию, сделать смерть непобедимой. Во всех постсоциалистических странах мавзолеи исчезали первыми, обозначая наступление времени Future Perfect in the Past, и действие, которое должно было совершиться к определенному моменту, обозначенному из прошлого. Я видела мавзолей Георгия Димитрова через несколько дней после того, как он опустел — стены были разрисованы граффити, делавшими усыпальницу немного смешной и жалкой. Возле белого коробка, покинутого телом Димитрова, не было страшно. Часовые ушли, оцепление снято, история понеслась вперед. В России Мавзолей всей своей торжественной мемориальной тяжестью прижимает рулетку времени, чтобы та не вырвалась и не пошла крутиться до отметки «1917» и дальше. И возле него жутковато. Летом, во время книжного фестиваля, которому позволили растечься аж до кремлевских зубцов, что само по себе подтачивало привычный порядок вещей, у дверей Мавзолея колесом ходили дети, не замечая и не пугаясь могильного соседства, как будто уже и нет тут никого. По детям можно предсказывать будущее. Наталия Осс Журналист, писатель lenta.ru
		<script>
			var container = document.getElementById('nativeroll_video_cont');

if (container) {
				var parent = container.parentElement;

if (parent) {
					const wrapper = document.createElement('div');
					wrapper.classList.add('js-teasers-wrapper');

parent.insertBefore(wrapper, container.nextSibling);
				}
			}
		</script>
	</a></div>