Авторская колонка — 18:48 04 Ноября 2015 —
За веру, царя и стабильность
Владислав Иноземцев, о том, почему лучше праздновать 8 Марта, чем 4 Ноября
4 Ноября — праздник новый, его в России впервые отметили всего 11 лет назад. Причина его появления в принципе понятна: отмечать в качестве праздника день Октябрьской революции, уничтожению наследия которой российские власти в 1990-е и 2000-е годы посвятили немало усилий, было все более странно. В то же время отнимать у граждан несколько дней отдыха в начале ноября, к чему люди давно привыкли, власти не решились. Именно потому, мне кажется, и была найдена эта дата. Произвольная — 22 октября (4 ноября по новому стилю) 1612 года были лишь захвачены основные укрепления Китай-города, а капитуляция польского гарнизона Кремля состоялась 27 октября (9 ноября). И отчасти алогичная — событие относилось к той самой войне, музыка Глинки к опере о которой незадолго до того перестала считаться российским гимном. Но последовательность никогда не была отличительной чертой нашей власти — и праздник учредили, а сейчас к нему даже привыкли. Традиционно, год за годом, обсуждения вокруг 4 Ноября связаны с разного рода выступлениями националистов, «русскими маршами» и им подобными мероприятиями. Лично мне кажется, однако, что опасность национализма в стране сильно преувеличена и не нужно принимать за него возрождающуюся и возрождаемую имперскость. Постоянная связка с национализмом при этом переключает внимание от существенных черт самого праздника. Между тем празднование 4 Ноября как таковое вызывает в сознании минимум три обстоятельства, которые делают его, я бы сказал, более чем естественным для современной России. Во-первых, выбор даты был «привязан» не столько к конкретному моменту, в который русское ополчение отбило у поляков главный символ отечественной государственности, сколько ко дню, в который совершается празднование Казанской иконы Божией Матери — один из уникальных для России христианских праздников. Причем праздник, учрежденный непосредственно в ходе Смуты митрополитом Московским Федором Романовым, отцом новоявленного царя и основателя новой династии Михаила Романова. Замечу: ни в одной из стран, которые в той или иной мере могут считаться современными, религиозные праздники не становятся государственными. А в России по сути так и случилось, учитывая, что ничего особо существенного 4 ноября 1612 года не произошло. Событие обретает куда большее «сакральное» значение, если учесть именно эту родственную связь: по сути, отмечается день, выбранный в виде особенного архиеерем, положившим начало новому царствованию и новому государству. Таким образом, не будет преувеличением утверждать, что речь идет о восславлении религиозно-государственной природы российского общества. В 2004-м таковая могла еще не быть заметной, но сейчас сращивание государства и церкви очевидно — и потому можно сказать, что немногим более десяти лет назад власть намеком указала, в каком направлении пойдет развитие страны и где будут найдены «скрепы», на которых должна основываться ее «стабильность» в наступающую путинскую эпоху. Во-вторых, в празднике 4 Ноября прекрасно отразились две другие черты новой России: глорификация военных успехов и отношение к Западу (и к Европе) как враждебной силе. В 2004-м они могли быть не слишком различимы (тогда Путин по-немецки заявлял в бундестаге: «Что касается европейской интеграции, то мы не просто поддерживаем эти процессы, мы смотрим на них с надеждой») — но, видимо, лишь для тех, кто был «обманываться рад». Военные победы — особенно в отдельных сражениях — также не становятся праздниками практически ни в одной стране. Тем более что в России уже есть и навсегда останется священный праздник 9 Мая, который действительно отмечается по случаю спасения страны и нации от потенциального уничтожения. Польское присутствие в Москве, рискну сказать, сегодня воспринимается как намного бóльшая трагедия, чем в те времена, когда русская знать приглашала на трон королевича Владислава и выставляла ему условия, написав чуть ли не местную Великую хартию вольностей — к которой, понятное дело, у Романовых не было пиетета. Таким образом праздник указывает на значимость российского «народного сопротивления» (я не буду даже говорить, где оно, по мнению наших властей, проявляется сегодня) и непреходящее значение изгнания из России «западных бесов» (характерно, что никаких памятных дат, связанных с избавлением от монгольского ига, в России никогда не было). Похоже, только сегодня, в период увлеченности «ополчениями» и антиевропейской риторикой, мы можем уяснить себе прозорливость тех, что учредил новый праздник. В-третьих, так или иначе в народном сознании праздник 4 Ноября ассоциируется с возвращением Москвы и Кремля под власть «патриотических» — я бы даже не побоялся сказать консервативных — сил. Это тоже долго оставалось непонятым намеком: ведь война с поляками не закончилась ни в 1612-м, ни в 1613 году, а продолжалась еще шесть лет. И может показаться, что в начале XXI столетия власть обещала россиянам, что она только в начале пути к обретению желанной «стабильности», что борьба «за Россию» (с Западом, с олигархами, с внутренней предательской камарильей, и со всем другим, на что только захочется указать) лишь начинается. И что ее цель — завершить эту борьбу своей полной победой и тотальным воцарением в стране, пусть даже и не на 300 лет, как это удалось Романовым, но все же… Сегодня, много лет спустя, сложно отделаться от впечатления, что власть примеряла этот праздник на себя, делала такое tailor-made-событие, которое прямо указывало бы на ее вечный и сакральный характер. Конечно, куда последовательнее было бы отмечать въезд в Кремль не какого-то там русского князя или посадника, а самого Владимира Владимировича — но тут понятно, дата подвела: не лишать же народ Нового года. Однако сама мысль остается понятной: в то время как в большинстве демократических стран (к которым Россия себя пока относит) народы отмечают свержение монархии или освобождение из-под ее власти, в России празднуют ее установление и десакрализуют тех, кто боролся за ее устранение. Это указывает на направление нашего развития и, без сомнения, делает праздник особенно знаковым. Предпочтение религиозности светскости, самобытности — универсальности и стабильности — развитию представляют собой три смысла российского национального праздника, которые мало кто смог прочитать в дни его учреждения. За исключением, вероятно, самого инициатора. Думаю, что все они не оставляют оснований для особого оптимизма по поводу исторических перспектив страны, которая отмечает его со все бóльшим и бóльшим воодушевлением. Была ли возможность отменить празднование дня Октябрьской революции, сохранив при этом историческую преемственность и подчеркнув демократическое и европейское будущее для России? Думаю, была. Для этого следовало бы пожертвовать другим праздничным днем, который в условиях современного общества и прогрессирующей эмансипации вызывает к себе двойственное отношение. И вспомнить при этом практически бескровную и ненасильственную революцию, положившую конец имперской России — провалившейся в военном отношении, погрязшей в фаворитизме и распутстве, отсталой и экономически несостоятельной. Революции, которая могла бы открыть совершенно новую эпоху в истории страны — могла бы, если бы сумела себя защитить. И я надеюсь, что когда-нибудь 4 Ноября исчезнет из красных дат российского календаря и заменится 8 Марта (23 февраля по старому стилю) — днем начала демократической революции 1917 года, приведшей к краху монархии и отречению императора. Это стало бы символическим праздником всех россиян: и тех, кого поздравляют 8 марта, и тех, кто принимает подарки 23 февраля. Потому что мужчины и женщины должны радовать друг друга в любое время, а национальным праздником должен быть день, в который народ поднялся навстречу свободе. Пусть даже последняя и продлилась тогда столь недолго. Владислав Иноземцев Экономист Газета.ру
|
|
Поделись новостью с друзьями: |
|
257
