Александр Семёнович Кушнер – поэт. Автор около 50 книг стихов, в том числе для детей, и большого количества статей о классической и современной русской поэзии.
Алексей Лушников - телеведущий, создатель и владелец телеканала "Ваше общественное телевидение!". Студия прямого эфира
телеканала "Ваше общественное телевидение!"
Санкт-Петербург
- А.Л: Здравствуйте, уважаемые телезрители! В эфире - можно сказать, уже традиционная программа «Весь Кушнер». И сам Александр Семёнович - в студии. Здравствуйте! Сегодня мы продолжаем разговор о Петербурге.
- А.К: Да, придется! Я иногда сам думаю: почему у меня так много стихов об этом городе? А потом понимаю, что пишу не о городе, а о себе и других людях. И вся жизнь протекает на фоне Петербурга. Причем он появляется в стихах неожиданно. Вообще я понял смолоду, что нельзя говорить пушкинским, ахматовским или мандельштамовским языком. Каждый новый поэт должен иметь свой голос.
- А.Л: Давайте ваш!
- А.К: Я прочту стихотворение из моей второй книжки, которая вышла в 1966 году. Хотя здесь есть намек на пушкинскую строку, город совсем другой:
Декабрьским утром черно-синим
Тепло домашнее покинем
И выйдем молча на мороз.
Киоск фанерный льдом оброс,
Уходит в небо пар отвесный,
Деревья бьет сырая дрожь,
И ты не дремлешь, друг прелестный,
А щеки варежкою трешь.
Шел ночью снег. Скребут скребками.
Бегут кто тише, кто быстрей.
В слезах, под теплыми платками,
Проносят сонных малышей.
Как не похожи на прогулки
Такие выходы к реке!
Мы дрогнем в темном переулке
На ленинградском сквозняке.
И я усилием привычным
Вернуть стараюсь красоту
Домам, и скверам безразличным,
И пешеходу на мосту.
И пропускаю свой автобус,
И замерзаю, весь в снегу,
Но жить, покуда этот фокус
Мне не удался, не могу.
- А.Л: Да…
- А.К: Понимаете, почему? Я тогда работал в школе. Приходил на трамвайную или автобусную остановку и ехал на Малую Охту, за Кондратьевский проспект. И для меня было важно, что я живу, как все. Между прочим, Пушкин в «Медном всаднике» показал Евгения, как человека из толпы. Рабочая обстановка студеным зимним утром, мне кажется, удалась. Прочту еще стихотворение - «Зимний Петербург»:
С тобой, со мной, с продрогшим садом
Случится мягкая зима.
Окинешь город долгим взглядом:
Какие черные дома!
Блестит фонарь заиндевелый,
И пешеход во мгле дневной,
На миг сойдя с панели белой,
Идет по черной мостовой.
Ты тоже хмурый и унылый,
Наставив ворот, смотришь вниз?
Не привередничай, мой милый!
Побойся Бога, оглянись!
Полузаметен и неярок,
Как бы увиденный сквозь сон,
Таится город, как подарок,
Что неспроста преподнесен.
Тяжелый снег почти что льется,
Пар вылетает изо рта,
И болью в сердце отдается
Сырая эта красота.
- А.Л: Сырая красота… Сегодня, выходя на улицу, есть повод лишний раз вспомнить поэта Кушнера! У вас есть любимые улицы, по которым вы часто ходите?
- А.К: Конечно, их много. Знаете, недавно вышла моя книжка «Вечерний свет». Я прочту одно стихотворение из нее. О чем оно? О городе, моем детстве, Большом проспекте Петроградской стороны, где я родился и вырос. Но не только:
Большой проспект в году в сорок седьмом
Представь себе, и станет страшновато.
Не потому, что старый гастроном вернется,
А давно исчез куда-то,
Не потому, что вырубленный сквер
Зашелестит опять, ведь это чудно,
Не потому, что мальчик пионер
Тебя смутит - узнать его не трудно,
Не потому, что праздничный портрет:
Усы, мундир, погоны на мундире,
Два этажа собою занял, свет
Затмив кому-то на три дня в квартире,
А потому, что все, почти что все,
Идущие по делу и без дела,
В загадочности взрослой и красе,
Лениво, быстро, робко и не смело,
В привычной для проспекта полумгле -
Он узок, как гранитное ущелье -
Их никого нет больше на земле,
Нет никого! Какое ж тут веселье.
Объяснять не надо? Мне кажется, что 1947-й год с портретом Верховного главнокомандующего хорошо показан. Ужас! И невольно задумаешься, сколько поколений уже сменилось… Давайте прочту стихотворение повеселее. Вчера вдруг повалил такой снег! Это в апреле-то! Заметили, да? Настоящая метель, как у Пушкина в «Капитанской дочке». Ей Богу! У меня есть стихи, которые так и называются - «Снег»:
Ах, что за ночь, что за снег, что за ночь, что за снег!
Кто научил его падать торжественно так?
Город и все его двадцать дымящихся рек
Бег замедляют и вдруг переходят на шаг.
Диск телефонный не стану крутить - все равно
Спишь в этот час, отключив до утра аппарат.
Ах, как бело, как черно, как бело, как черно!
Царственно-важный, парадный, большой снегопад.
Каждый шишак на ограде в объеме растет,
Каждый сучок располнел от общественных сумм.
Нас не затопит, но, видимо, нас заметет:
Все Геркуланум с Помпеей приходят на ум.
В детстве лишь, помнится, были такие снега,
Скоро останется колышек шпиля от нас,
Чтобы Мюнхгаузен, едущий издалека,
К острому шпилю коня привязал еще раз.
Вот такая картинка! Мне эти стихи не кажутся печальными. Они создают какую-то особую атмосферу. Вообще говоря, снег, особенно первый, очень волнует. Правда?
- А.Л: И последний тоже.
- А.К: Вы правы. Только мы не всегда знаем, последний ли он. А вдруг еще и в мае пойдет? Вообще город можно узнать и почувствовать. Это чрезвычайно важно. Когда ко мне приходят молодые поэты со своими стихами и читают, я иногда говорю: «Все бы ничего, но я не понимаю, где вы живете и что видите в окно. На какой улице, простите?». Прочту одно давнее стихотворение:
Что мне весна? Возьми ее себе!
Где вечная, там расцветет и эта.
А здесь, на влажно дышащей тропе,
Душа еще чувствительней задета
Не ветвью, в бледно-розовых цветах,
Не ветвью, нет, хотя и ветвью тоже,
А той тоской, которая в веках
Расставлена, как сеть; ночной прохожий,
Запутавшись, возносит из нее
Стон к небесам... Но там его не слышат,
Где вечный май, где ровное житье,
Где каждый день такой усладой дышат.
И плачет он меж Невкой и Невой,
Вблизи трамвайных линий и мечети,
Но не отдаст недуг сердечный свой,
Зарю и рельсы блещущие эти
За те края, где льется ровный свет,
Где не стареют в горестях и зимах.
Он и не мыслит счастья без примет
Топографических, неотразимых.
Узнаете место?
- А.Л: Опять Петроградская сторона.
- А.К: Да, Петроградская сторона.
- А.Л: А до какого возраста вы жили на Большом проспекте?
- А.К: Я там родился и 10 лет ходил в школу на углу Введенской и Большого проспекта. Во время войны мы с мамой были в Сызрани, в эвакуации, а в 1944-м вернулись и прожили там до 1968 года. Я очень люблю Петроградскую сторону и всегда говорю: это моя малая Родина (смеется). Когда проезжаю по Каменноостровскому и Большому проспекту, сердце щемит. Возникает сладостное и горькое чувство, вспоминается вся жизнь. За что я люблю эти места? За чудесный модерн. Знаете дом Лидваля? На Большом проспекте один за другим, как скалы, поднимаются чудесные дома. Я прочту стихотворение о модерне. Но прежде замечу, что Анна Андреевна Ахматова так сказала про Литейный в своих стихах: «Еще не опозоренный модерном». Тут я с ней спорю. Современнику бывает трудно оценить прелесть какого-то нового явления в искусстве. Правда же? Какой модерн, я надеюсь, будет понятно из стихов:
Наш северный модерн, наш серый, моложавый,
Ампиру не в пример, обойден громкой славой
И, более того, едва не уличен в безвкусице,
Меж тем как, сумрачно-шершавый,
Таинствен, многолик и неподделен он.
Вот человечный стиль, для жизни создан частной,
Чтобы автомобиль во двор дугообразный
Въезжал, а там цвели сирень и барбарис.
Парадных окон ряд - прозрачный стиль, глазастый!
Никто не виноват, что тучей век навис.
Та музыка сошла, поэзия завяла.
Не то чтоб ремесла - тепла в них было мало,
Но камень устоял, песчаник и гранит.
И каменной сове все видно с пьедестала:
И нас переживет, и век пересидит.
Спасибо за цветы на лестничных перилах!
Гирлянды и жгуты чугунные за милых
Наставников сойти в младенчестве могли,
Воспитывая глаз и все, что было в силах,
Все делали для нас, в ущербе и пыли.
Лифт там не работал, но какой красивый был дом снаружи! Цветочки плелись, витражи сохранились в блокаду, мраморный камин и т.д. Оказывается, и модерн прекрасен. Я сейчас скажу еще более неожиданную вещь. «Архитектура первых пятилеток» - так называется стихотворение, которое я прочту. Оно неслучайно вошло в мою первую книжку.
Сегодня собираются сносить некоторые дома того времени и, по-моему, напрасно. Это часть нашей истории. Возьмите здание Ленсовета рядом с площадью Льва Толстого - его строил Левинсон! Гладкий стеклянный фасад и один балкончик, кстати, выхода на него нет. Когда Левинсона спрашивали: «Что это у вас такое? Зачем?» - он отвечал: «Во всем этом рационализме должна быть одна иррациональная деталь». Понимаете?
Встречает нас из-за зеленых веток
Структурой камня, грубой и нагой,
И чувствую, я не хочу другой!
Поставленный фасадом против ветра,
Дом кажется мечтою геометра.
Двукрылый и прозрачный,
в разворот,
Напоминая первый самолет,
На крыше, не по климату, солярий,
Террасы для общественных собраний,
Балконы, переходы, этажи -
Во всем сквозит высокий строй души.
Война кастрюлям, кухням и заботам!
Дом кажется не домом — Дон Кихотом!
Вот он стоит сейчас перед тобой
В кольце других — и так и рвется в бой!
Разумеется, без кухонь очень плохо. И общественное питание - не Бог весть какая радость.
- А.Л: Вообще дома на Петроградской стороне – что-то особое и питерское. Как невозможно оценить «золотой треугольник» в отрыве от исторического центра города, так и Петроградка – неожиданное явление, маленький «петербургский Париж».
- А.К: Безусловно. Я давно, с 1980 года живу в другом районе, рядом с Таврическим садом. Из моего окна все эти годы была хороша видна «Башня» Вячеслава Иванова (квартира поэта Серебряного века Вячеслава Иванова на Таврической улице – прим. ред.). Сейчас ее закрыли высоким домом. Очень люблю это место! Прочту стихотворение «Сад» - конечно, про Таврический сад. Я не называю тех, кто через него проходит, но, надеюсь, слушатели и читатели поймут, о ком идет речь, потому что все они шли на «Башню».
Через сад с его кленами старыми,
Мимо жимолости и сирени
В одиночку идите и парами,
Дорогие, любимые тени.
Распушились листочки весенние,
Словно по Достоевскому, клейки.
Пусть один из вас сердцебиение
Переждет на садовой скамейке.
А другой, соблазнившись прохладою,
Пусть в аллею свернет боковую
И строку свою вспомнит крылатую
Про хмельную мечту молодую.
Отодвинуты беды и ужасы.
На виду у притихшей Вселенной
Перешагивайте через лужицы
С желтовато-коричневой пеной.
Знаю, знаю, куда вы торопитесь,
По какой заготовке домашней,
Соответственно списку и описи
Сладкопевца, глядящего с башни.
Мизантропы, провидцы, причудники,
Предсказавшие ночь мировую,
Увязался б за вами, да в спутники
Вам себя предложить не рискую.
Да и было бы странно донашивать
Баснословное ваше наследство
И печальные тайны выспрашивать,
Оттого что живу по соседству.
Да и сколько бы ни было кинуто
Жадных взоров в промчавшийся поезд,
То лишь ново, что в сторону сдвинуто
И живет, в новом веке по пояс.
Где богатства, где ваши сокровища?
Ни себя не жалея, ни близких,
Вы прекрасны, хоть вы и чудовища,
Преуспевшие в жертве и риске.
Никаких полумер, осторожности,
Компромиссов и паллиативов!
Сочетанье противоположностей,
Прославленье безумств и порывов.
Вы пройдете — и вихрь поднимается —
Сор весенний, стручки и метелки.
Приотставшая тень озирается
На меня из-под шляпки и челки.
От Потемкинской прямо к Таврической
Через сад проходя, пробегая,
Увлекаете тягой лирической
И весной без конца и без края.
Здесь и Блок с его «О, весна, без конца и без краю», и Ахматова - «Эта тень из-под шляпки и челки глядит». «…сердцебиение переждет на садовой скамейке» - это мой любимый Иннокентий Анненский. И Кузьмин здесь гулял. Прелесть. Мы задарены этим счастьем! Однажды ко мне пришел человек, который сказал: «Надо в Таврическом саду поставить памятники», - и стал всех перечислять. Я возразил: «Многовато… Поэты устают от общества себе подобных, а если они будут все время смотреть друг на друга, что получится?». Кстати, памятник в итоге поставили - Сергею Есенину. Он - чудесный поэт, но к Таврическому саду не имеет никакого отношения. И, простите, москвич. Если уж ставить памятник в таком месте, так Блоку или Анненскому, Мандельштаму. Вообще дело не в памятниках, Бог с ними! Важно, чтобы мы их помнили и любили… Прочту еще одни стихи, важные для меня. Здесь я выступил как бы не от своего лица. Называется «Воспоминания»:
Н.В. была смешливою моей
подругой гимназической (в двадцатом
она, эс-эр, погибла), вместе с ней
мы, помню, шли весенним Петроградом
в семнадцатом и встретили К.М.,
бегущего на частные уроки,
он нравился нам взрослостью и тем,
что беден был (повешен в Таганроге),
а Надя Ц. ждала нас у ворот
на Ковенском, откуда было близко
до цирка Чинизелли, где в тот год
шли митинги (погибла как троцкистка),
тогда она дружила с Колей У.,
который не политику, а пенье
любил (он в горло ранен был в Крыму,
попал в Париж, погиб в Сопротивленье),
нас Коля вместо митинга зазвал
к себе домой, высокое на диво
окно смотрело прямо на канал,
сестра его (умершая от тифа)
Ахматову читала наизусть,
а Боря К. смешил нас до упаду,
в глазах своих такую пряча грусть,
как будто он предвидел смерть в блокаду,
и до сих пор я помню тот закат,
жемчужный блеск уснувшего квартала,
потом за мной зашел мой старший брат
(расстрелянный в тридцать седьмом), светало...
И ведь все - правда.
- А.Л: Биографично?
- А.К: Почитайте Берберову, например, или Лидию Гинзбург, или Елену Константиновну Лившиц (балерину). Лившиц она по мужу - поэт Бенедикт Лившиц был замучен в камерах на Литейном. А ее на 20 лет сослали. Сын погиб под Сталинградом. Каково? Да, наш город трагичен и прекрасен. Ахматова в «Реквиеме» все об этом сказала.
- А.Л: Что ж, давайте поговорим о городе с другой стороны.
- А.К: Давайте, но сначала я, с вашего позволения, прочту два только что написанных стихотворения, не вошедших в последнюю книгу.
- А.Л: Здорово!
- А.К: Они еще не опробованы и не обкатаны. Между прочим, первое я написал под впечатлением от возвращения из вашей студи домой - по Почтамтской улице. Сделал крюк из-за моста, который на ремонте.
Неожиданно, в ракурсе странном,
Сидя рядом с шофером в машине,
Вдруг увижу за мглой и туманом
Солнце - странно
Его и в помине нет.
Откуда ж за крышами зданий
В створе улиц, такой чудотворный
Блеск во мгле городской и тумане -
Это купол всплывает соборный.
Так вечернее солнце садится
В Гагарах где-нибудь или Пицунде.
И лиловое море лоснится.
Урезоньте меня! Образумьте!
Я готов, не доехав до дома,
Расплатиться и к зыбкому свету
Выйти чудною силою влекомый,
Весь в иллюзию втянутый в эту.
Исаакий! Действительно, когда смотришь, как солнце встает, поразительно.
- А.Л: Это вы шли по Почтамтской и Галерной?
- А.К: Да-да. И вышел на набережную. И еще одно стихотворение.
Шел дождь, шел снег,
Все шел и шел.
Метафорически глагол,
Шло время, шла дорога,
Шла жизнь и шаг ее тяжел.
Шли письма, шла подмога,
Шла карта, жаль бросать игру,
Шли месяцы, шли годы.
В туннель, вползая как в нору,
Шел поезд, обогнув Куру.
Шло платье, шли народы.
«Довольно», - скажешь,
Но вдали по краю неба тучи шли
На странников похожи.
Шел пир, шла ночь,
Шли корабли, шел разговор в прихожей.
Шли танки строем тяжело, шла пьеса,
С Юга шло тепло. Прошла молва.
Досада. И мы, когда на то пошло,
Шли тихо мимо сада.
Может, потому что оно последнее, мне как-то...
- А.Л: Крайнее!
- А.К: Неожиданно, да? Мне как-то неловко перед слушателями… Не слишком ли много стихов о городе? Хотя, с другой стороны...
- А.Л: Мне кажется, наоборот, очень ярко.
- А.К: Сейчас я прочту стихотворение о любви, но и оно о городе. Что поделаешь?
Люблю в толпе тебя увидеть городской,
Взглянуть со стороны, почти как на чужую,
Обрадоваться. Жизнь подточена тоской
Подспудной. Хорошо, что вышел на Большую
Морскую. Боже мой, мне нравится толпа,
Мне весело, что ты идешь, меня не видя,
Что белая летит слепящая крупа:
Мы в снежной тесноте с тобой, но не в обиде.
За холодом зимы, за сутолокой дней,
За тем, что тяготит и названо привычкой,
На скошенной Морской проходом кораблей
Повеяло на миг, их гулкой перекличкой,
Подснежником во рву и просекой лесной,
И пасмурным грачом, слетающим на кровлю,
Не знаю, почему. Не вечною весной,
А смертною весной и здешнею любовью.
- А.К: Понятное чувство да? Некоторые поэты говорят: «Зачем мне читать? Что хочу, то и пишу». Нет, голубчик, не так! Как говорил Мандельштам: «Должен быть провиденциальный собеседник». Написал стихи - перечитай и подумай, поймет их человек, сможет ли прижать к своему сердцу. Или они ему совершенно чужие. В этом секрет. Пушкин знал об этом, и Лермонтов, и Тютчев. Все! Я могу прочесть еще одно стихотворение. У нас есть время?
- А.Л: Есть. Но прежде чем вы прочтете стихотворение, я хочу спросить. Бродский говорил, что на Васильевский остров придет умирать.
- А.К: Да.
- А.Л: А у вас есть какое-то место, куда можно прийти - если не умирать, то хотя бы лишний раз что-то вспомнить? Кроме Петроградки.
- А.К: Есть такие места. Например, Ботанический сад, который я очень люблю, и Таврический сад, о котором уже читал стихи. Вообще наш город прекрасен и самый невзрачный, не парадный. Прочту стихотворение, а потом кое-что проясню:
Фабричный, кирпичный район городской,
Унылая местность, и если какой
В нем дом приютится,
То как он печален,
Как будто подавлен своею судьбой,
Его как бы нет, он почти не реален.
Живут ли в нем иль пустой он внутри?
На окнах висят занавески, смотри, и ящик.
А в ящике этом цветочки -
О, желтые бархатцы, как янтари
И ровно посажены, как по цепочке.
Неважно, что склады кругом, гаражи,
Цветочек - качайся, стекло - дребезжи.
Греми грузовик, пронеситесь фургоны,
У жизни и здесь, в петербуржской глуши,
Свои оправдания есть и резоны.
А кто говорит, что наскучило жить,
Его бы сюда привести, предъявить
Ему этот дом с задымленным фасадом.
Есть чем утешаться, есть чем дорожить
И рядом с заводом, и рядом со складом!
- А.Л: Мир в своем доме мы создаем сами. А все, что вокруг этого мира...
- А.К: Да-да. Конечно, лучше когда в окне - деревья, и ты - в центре. Но не будем жаловаться. Знаете, я очень люблю старые петербургские гравюры и заметил интересную черту… Давайте сначала прочту стихотворение – сразу станет понятно:
На петербургских старинных гравюрах
Снег не лежит на дворцах и скульптурах
И не идет никогда.
Вечнозеленые кроны густые,
А на Неве – мотыльки кружевные
И голубая вода.
Видно снесенную церковь Земцова,
Блещет зарытый канал.
Главного Штаба еще никакого
Нет: вместо Штаба – провал.
Пушкин еще не родился. Сгружают
Финский гранит, золотят, наряжают,
Щеголь глядит на возню.
Что-то еще выпирает неловко,
Но присмотритесь: идет подготовка
К майскому этому дню.
Едет читатель в карете куда-то
Цугом, с шутом и людьми…
Гоголь? Еще для него рановато,
Пусть подождет за дверьми.
Мойка, Фонтанка, Мильонная, Невский…
Улиц, где мог бы гулять Достоевский,
Нет. Значит, может не быть
Этих горячечных снов, преступлений?
Или, как дом, запланирован гений:
Строить здесь будут и рыть.
Что же до мест, где мы нынче гуляем,
Нет и в проекте их; где-то за краем
Рамки, гравюры, листа,
Там, где художник сорит и сдувает
Пыль, и само провиденье не знает,
Как повернет и куда.
Мне хотелось показать город в его становлении. А теперь есть новые районы…
- А.Л: Вы там бываете?
- А.К: Конечно! Мои друзья там живут. Легко заблудиться. Хотя небо такое же.
- А.Л: Сейчас за Пушкиным, почти на границе с Ленинградской областью будут строить город-спутник Петербурга, по-моему, на 130 000 жителей. Называться он будет Южный. Давайте поэт Александр Кушнер придумает какое-нибудь другое название. В таком городе, как наш, давать такое имя… Мне кажется, это издевательство. Вас послушают!
- А.К: Вы знаете, надо подумать.
- А.Л: Можно объявить конкурс на лучшее название.
- А.К: Я ведь состою в Топонимической комиссии...
- А.Л: А то какая-то «Южная ТЭЦ» получается!
- А.К: Очень хорошо, что многим городским улицам вернули старые названия. Я - за такие перемены, потому что новые названия часто оказываются неудачными. У меня есть приятель – Анатолий Кулагин, филолог и большой знаток русской поэзии, живет под Москвой, в Коломне. Я прочту стихи, которые посвятил ему. К петербуржцам они имеют прямое отношение:
Разве мы виноваты в почтовых своих адресах,
В том, что улицы наши имеют такие названья?
В городке под Москвой — Карла Либкнехта, словно впотьмах
Выбирали его неизвестно кому в назиданье.
Коминтерна, и Стойкости, улица Красных Ткачей,
И проспект Октября, и, ужасно подумать, Культуры!
Что мы сделали здесь из единственной жизни своей?
Ночью звезды недаром над нами так скупы и хмуры.
И стесняется глупого адреса наш адресат,
Выводя аккуратно и четко его на конверте,
Но с таким отвращеньем, как будто и впрямь виноват,
Что преследовать будет его этот адрес до смерти.
Действительно: «Ты где живешь?» - «На культуре». Что это такое?
- А.Л: А ведь как корабль назовете, так он и поплывет. Поэтому здесь вам, как члену Топонимической комиссии, надо 56 раз думать, что возвращать, а что оставить. И вообще, как называть.
- А.К: Надо привязывать названия к какому-то историческому колышку. Может, рядом есть деревня с красивым названием. Знаете, у деревень бывают замечательные названия: Вырица, Слудицы и т.п. Правда, прелесть?
- А.Л: Но есть и очень тяжелые - мягко говоря.
- А.К: Конечно! В Топонимической комиссии сидят образованные, умные и толковые люди. Они разберутся.
- А.Л: Но город Южный – спутник Петербурга… Абсолютно не питерское название, такое можно дать любому населенному пункту в любом регионе России и даже странах бывшего Советского Союза. Юг, Север, Запад и Восток есть всегда и везде. А здесь хотелось бы чего-то поэтического: город Тютчев, город Аннинский, город Ахматов…
- А.К: Надо знать, жил там человек или нет.
- А.Л: Там пустое поле.
- А.К: Понимаете, давать городам имена поэтов и других людей, пожалуй, не стоит. А то будут такие диалоги: «Ты откуда?» - «Я из Пушкина». И ведь было чудное название - Царское село.
- А.Л: Конечно.
- А.К: Уверяю вас, знай Александр Сергеевич, что город носит его фамилию, рассвирепел бы. Он был горяч - африканская кровь. И как хорошо, что Павловск остался Павловском… У нас еще есть минутка?
- А.Л: Да, 6 минут.
- А.К: Вообще о Санкт-Петербурге можно говорить бесконечно. А если еще вспомнить, какими замечательными пригородами он окружен, можно 3 часа сидеть в этом кресле и всех замучить. Я прочту стихотворение «Аполлон в снегу», а потом скажу несколько слов:
Колоннада в снегу. Аполлон
В белой шапке, накрывшей венок,
Желтоватой синицей пленен
И сугробом, лежащим у ног.
Этот блеск, эта жесткая резь
От серебряной пыли в глазах!
Он продрог, в пятнах сырости весь,
В мелких трещинах, льдистых буграх.
Неподвижность застывших ветвей
И не снилась прилипшим к холмам,
Средь олив, у лазурных морей
Средиземным его двойникам.
Здесь, под сенью покинутых гнезд,
Где и снег, словно гипс или мел,
Его самый продвинутый пост
И влиянья последний предел.
Здесь, на фоне огромной страны,
На затянутом льдом берегу
Замерзают, почти не слышны,
Стоны лиры и гаснут в снегу.
И как будто они ничему
Не послужат ни нынче, ни впредь.
Но, должно быть, и нам, и ему
Чем больнее, тем сладостней петь.
В белых иглах мерцает душа,
В ее трещинах сумрак и лед.
Небожитель, морозом дыша,
Пальму первенства нам отдает,
Эта пальма, наверное, ель,
Обметенная инеем сплошь.
Это – мужество, это – метель,
Это – песня, одетая в дрожь.
Конечно, эти стихи не только о Павловске и Колоннаде Аполлона, а о судьбе русской поэзии. Мне тоже за него досталось.
- А.Л: Да что вы?
- А.К: А как же! Стихотворение было написано в январе 1975 года, когда я приехал из Павловска домой. Хотел его опубликовать в журнале «Аврора». Написал, отдал. А потом прихожу как-то в Союз писателей и вижу, что секретарша не смотрит мне в глаза. Спрашиваю: «Что случилось?». Оказывается, товарищ Романов, первый секретарь Ленинградского обкома на собрании интеллигенции прочел эти стихи вслух и заявил: «Если поэту Кушнеру здесь не нравится, пусть уезжает!».
- А.Л: Какой пиар!
- А.К: Вы представляете? Разумеется, стихи не напечатали. Кстати, это меня спасло. Заодно стало ясно, что обком читает все до публикации.
- А.Л: По долгу службы.
- А.К: Да. Его подвели референты - подсунули стишок. После этой истории я год или больше не мог напечатать в Ленинграде ни строчки. Печатался в Москве, где об инциденте не знали. Хотя, как можно говорить о своих мелких неприятностях? Что они по сравнению с тем, что было с Цветаевой, Мандельштамом, Гумилевым, Пастернаком...
- А.Л: Александр Семёнович, остается совсем немного времени. Давайте под занавес какое-нибудь стихотворение.
- А.К: Хорошо. Вот такое, тоже новое.
Тусклой краске на палитре -
Черный, серый – изменить.
Хорошо сейчас на Кипре,
Хорошо сейчас на Крите.
Василеостровских линий
По-январски вид суровый.
Я фиалковый и синий
Цвет люблю, еще лиловый.
Я - должник ваш, я - задолжник,
Все равно, не ждать же лета!
Хорошо, что не художник,
Обойтись могу без цвета.
По двенадцатой, в пещерной
Тьме унылой, безотрадной
К памятнику Крузенштерну
Подойти в снегу приятно.
В белой шапке он, как в митре,
Снег на бронзе, на граните.
Хорошо сейчас на Кипре,
Хорошо сейчас на Крите.
Плаванием кругосветным
Соблазняет он прохожих
Приглядись - мечта не тщетна,
И тоска не вечна тоже.
- А.Л: Спасибо вам большое, Александр Семёнович! И до встречи в скором будущем, в новом выпуске программы «Весь Кушнер». Спасибо, уважаемые телезрители! Встретимся, как всегда.
Телеканал «ВОТ!»,
«Весь Кушнер»,
2 апреля 2013, 17.00
polit.pro
Ссылка на видео-версию
904
