Общество — 15:20 02 Ноября 2012 —
В поисках опоры под ногами
Вместо истерики — спокойствие. Вместо агрессии — ненасилие. Вместо размывания лиц и забвения — память и солидарность.
Ни к чему, ни к чему, ни к чему полуночные бденья И мечты, что проснешься в каком-нибудь веке другом. Время? Время дано. Это не подлежит обсужденью. Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем. Наум Коржавин, «Вступление в поэму»; написано в ссылке в 1952 году. Сегодня, 2 ноября 2012 года, Симоновский суд Москвы должен, наконец, решить вопрос о продлении содержания под стражей 28-летнего Даниила Константинова, лидера «Лиги обороны Москвы», обвиняемого в убийстве. Накануне судебное заседание длилось более пяти часов, и около 22:00 Константинову стало плохо. «Скорая» подтвердила: гипертонический криз, в заседании далее участвовать не может. Ничего удивительного: у заключённых в такие дни нет возможности позавтракать в СИЗО — поднимают раньше, чтобы запихнуть в автозак и увезти в суд, а там удаётся съесть только сухой паёк, если повезёт… Удивительно на первый взгляд другое: за русского националиста Константинова ходатайствовали «либералы» Владимир Милов, Гарри Каспаров и Сергей Давидис. Впрочем, суд ходатайство об освобождении под их поручительство отклонил… Сегодня же в Басманном суде намечены два заседания по «Болотному делу». В 11 часов на Каланчёвской, 11 судья Карпов должен определиться с продлением меры пресечения Денису Луцкевичу (его адвокат — Дмитрий Динзе). В два пополудни — то же самое судья Мушникова должна решить в отношении Артёма Савёлова (адвокат — Фарит Муртазин). Нет никаких оснований сомневаться, что оба эти заседания закончатся продлением срока содержания в СИЗО на четыре месяца, до начала марта. Всю прошедшую неделю продолжались суды по мере пресечения по «делу 6 мая». Вчера, 1 ноября, до 6 марта продлили домашний арест Александре Духаниной. В среду, 31 октября, продлили содержание под стражей Андрею Барабанову и Николаю Кавказскому. Во вторник, 30 октября — студенту РГГУ Степану Зимину и вятскому журналисту Леониду Ковязину. В понедельник, 29 октября — Ярославу Белоусову и антифашисту Алексею Полиховичу. Между тем, 29 октября перед судом (уже не «по продлению», а по существу!) предстал первый обвиняемый — Максим Лузянин, признавший свою вину. Его дело рассматривает Замоскворецкий суд, там же вскоре должны рассматривать дело Михаила Косенко. Генпрокуратура ходатайствует о «принудительных мерах медицинского характера», то есть Михаилу грозит психбольница. Какая-то нездоровая связь времён в этом прослеживается… В чём же смысл, что делать, быть или не быть? Эти вопросы ставят — и отчасти помогают ответить на них, внести смысл и систему в окружающее нас безумие еще два события, две даты, вспомнить которые пришли тысячи человек. 29 октября на Лубянке читали имена расстрелянных в годы Большого террора. Почти тысяча человек выстояла несколько часов на морозе, чтобы назвать имя, возраст, профессию, и — дату расстрела. Многие уходили, не достояв: холодно… Как раз 75 лет назад в московских подвалах и на подмосковных полигонах шли массовые расстрелы, властвовал тридцать седьмой год. А 30 октября под ледяным дождём на Пушкинской площади прошел митинг, на котором говорили об узниках современных. Как раз на полпути к 37-му, 38 лет назад, 30 октября 1974 года, заключённые Мордовских и Пермских лагерей, Владимирской тюрьмы впервые отметили День политзаключенного в СССР — однодневной забастовкой и голодовкой. Больше двадцати лет эта дата отмечается официально как День памяти жертв политических репрессий. Но для пришедших это вновь был День политзаключенного — уже в современной России. В выпущенном 30 октября заявлении «Мемориал» констатировал очевидное: в диалоге с оппозицией, с обществом в целом власть избрала язык арестов, судов, лагерей (а кому не очевидно — пусть вернётся к началу статьи!). Востребован опыт 20-30-х годов, опыт фабрикации политических процессов. Вновь звучат слова об «иностранных агентах» и «изменниках Родины». Впрочем, оказался востребован и кавказский опыт последних десятилетий, опыт похищения людей и секретных тюрем… «Громкие» дела — «болотное», «анатомическое», «дело «Пусси Райот» — очень убедительны. На суде у вас физически не будет возможности защищать себя, находясь в здравом уме и твёрдой памяти: кто не знал про вчерашний суд над Константиновым, наверняка помнит подробности летних заседаний в Хамсуде, где девушки доходили до полуобморочного состояния. Для начала Вас могут похитить и допрашивать «вне процесса», как Леонида Развозжаева. А попасть в такой оборот — почти что лотерея: по «болотному» делу мог пойти если не каждый из десятков тысяч, что вышли на площадь шестого мая, то уж точно почти каждый из 650 человек, задержанных в тот день. Ведь следователи, похоже, взяли в работу пачки протоколов об административных задержаниях, и тут как кому повезло... Что это значит — и для истории, и для каждого из нас? Сейчас много говорят о 37-м годе. Не уверен, что это точное сравнение. Даже если говорить о новых законах или, точнее, о текстах, именуемых законами: о митингах, о некоммерческих организациях — "иностранных агентах", о защите детей от вредной информации в интернете, о клевете, о государственной измене, об оскорблении чувств верующих... Эти тексты можно назвать «правовой» базой для массовых репрессий. Что в этих текстах общего? Все они, по сути, неконституционные и неправовые. Каждый из этих законов, по идее, должен был бы облегчать гражданам использование того или иного права (или свободы), гарантированного той или иной статьей Конституции: право собираться мирно и без оружия, свободу общественных объединений, право добывать и распространять информацию… Но каждый из этих «законов», по сути, исключает свободное использование гражданами этих прав и свобод, вроде бы гарантированных российской Конституцией и подписанными Россией международными пактами. Каждый из «законов» содержит едва ли не бесконечно растяжимые, каучуковые определения: «митинг», «шествие», «демонстрация», «иностранный агент», «политическая деятельность», «измена» и так далее. В итоге при желании под действие этих репрессивных «законов» можно подвести практически любого человека. Так что же всё-таки это — база для массовых репрессий? На первый взгляд — да. Однако попытка использовать эти «законы» так, как полагается использовать Закон, то есть в соответствии с их буквой — немедленно парализовала бы государственную машину. Представьте себе: постовой задерживает любую группу граждан, перемещающихся по городу с определённой целью в количестве больше трёх. Или картина «Приплыли» — начальник облуправления ФСБ проверяет на измену всех, слетавших в Европу или Эмираты. Уже смешно… Хотя в России всё возможно. Тогда зачем? Первое, что приходит в голову — «законы» написаны для очень выборочного, то есть для избирательного и произвольного применения. Так? Похоже, что опять: так и не так. Напомню ещё раз: угроза применения этих «законов» относится едва ли не ко всякому. Это как в золотое — для нынешних властителей — «застойное» время сажали далеко не всех, кого в принципе могли посадить. Дело даже не в том, что по установкам КГБ и ЦК КПСС, выработанным и принятым в 1959-м году, на одного посаженного по 70-й антисоветской или 190-й прим клеветнической статье приходилась сотня «профилактированных» тем или иным способом. Важнее другое: даже тот, кто читал «Архипелаг ГУЛаг» и кому за это ничего не было, знал, что он делает нечто запрещённое. Вот так и теперь — новые абсурдные законы создают пространство несвободы. Возможно, в этом их основной смысл. Почему те времена повторяются в виде чудовищного фарса? Для кого-то из наших властителей брежневское время — время молодости агента или топтуна-стажёра. Их тогда учили, и они теперь, сорок лет спустя, пытаются сделать, как их учили. Сами-то вряд ли могут придумать что-то новое… Но дело не в «них», дело в нас. Ведь то же самое время — лет тридцать-сорок назад — было временем Сопротивления. Сопротивления, частью которого и стал День политзаключенного в СССР. В то самое брежневское время многие наши соотечественники нашли в себе силы жить как свободные люди в несвободной стране. Их опыт, отраженный в «Хронике текущих событий» и в томах воспоминаний, для нас сегодня вновь становится важен. Стоит вспомнить об этом прошлом — потому что иногда оно если не даёт опору, то помогает её найти. В чём? Здесь лишь о двух, может, трёх аспектах. Первый — из опыта не 75 лет, а, наверное, полутора веков: ненасилие. В мемориальском заявлении говорится: «Мы не апеллируем к чувству исторической ответственности наших государственных лидеров — они, по-видимому, лишены этого чувства. Мы не взываем и к чувству самосохранения российской властной элиты — для того, чтобы это чувство заработало, необходимо хотя бы приблизительное понимание реальности, а это понимание у нынешней элиты, в общем и целом, отсутствует. Мы обращаемся к обществу, надеясь на его гражданскую зрелость. У нас нет готового рецепта, как не допустить сползания России к новым виткам революций и государственного терроризма. Мы должны сообща искать формы противодействия безумным и самоубийственным шагам, предпринимаемым властью. Единственное, к чему мы считаем необходимым призвать все общественные силы, независимо от их политической ориентации, — это к безусловному отказу от насилия во всех его формах. К спокойствию, мудрости и стойкости. Мы в состоянии защитить свободу, опираясь на право, а не на силу». Как остаться в таком, простите за банальное словосочетание, «человеческом измерении»? Называя и вспоминая каждого по имени, как на чтении у Соловецкого камня. Не превращая трагедию — в статистику. Считая людей не нулями в больших числах, а каждого отдельно. Отсюда — один шаг к солидарности с конкретно и отдельно поименованным человеком. Можно написать узнику, можно прийти на суд и поддержать человека. Так, как это сделали «либералы» по отношению к националисту Константинову (предъявленное ему обвинение в убийстве, по нашему мнению, ложное и политически мотивированное). Это нужно нам самим — каждому из нас! — не меньше, чем политзаключённым. Это — способ жить и дышать в простраиваемом властью «пространстве несвободы». Что делать, если нас хотят запугать, чтобы мы в попытках не думать о возможной угрозе забыли людей, которых она уже коснулась? Делать противоположное тому, что нам навязывают, во что вовлекают. Вместо истерики — спокойствие. Вместо агрессии — ненасилие. Вместо размывания лиц и забвения — память и солидарность. Вечная память жертвам террора. Мужества и стойкости тем, кто находится в узилищах сегодня, и тем, кого как раз сегодня судят в московских судах. Автор — председатель Совета Правозащитного центра «Мемориал» АЛЕКСАНДР ЧЕРКАСОВ Фотографии Еж
|
|
Поделись новостью с друзьями: |
|
439
